|
19-го дня января 1918 года, так и не сумев вызволить Алешу из плена Троцкого и Ворошилова, и нарушая все праздничные обычаи Эдмонд Амшель Ротшильд и Джон Рокффелер, собрав множество журналистов, отправились в Клинский Уезд Московской губернии. Путь от Николаевского вокзала до полустанка Клин на тепловой передаче занял всего два часа. Эдмонд Амшель напрочь отказался воспользоваться отдельным тепловым поездом, оплаченным графом Родзянко, и мы все воспользовались обычным ежедневным транспортом, отправлявшимся с Николаевского вокзала в 6 часов 35 минут по московскому времени.
Почти всю дорогу мы ехали молча, глядя в темные окна, то и дело поправляя сиреневые шторы, чтобы получше разглядеть желтые огни деревень, а также Пятницкого и Санкт-Петербургского тракта, поражавших своей таинственностью и одномоментным спокойствием. Впрочем, журналистов наше тягостное молчание не заразило. Корреспонденты опросили наших попутчиков и к моменту нашего приезда в Клин, у многих представителей газет были уже готовые сцены из жизни проживающих в Московской Губернии и их знаниях и отношениях к делу Государя Николая II Александровича.
Путь до деревни Бородино занял у нас чуть более получаса. Сей путь я занял время своих попутчиков, рассказывая им о той страшной ночи, в которую довелось мне спасти Алешу и избежать плена Деникина. Признаться, то, что в Клину я оказался вновь заснеженной и ледной зимой, привело меня в неистовое внутреннее содрогание. Рассветная тропа, ведшая сквозь черный лес к полуобгоревшей деревне, своим сочетанием серых и розовых красок неистово напоминала мне о том утре, когда пытался я допроситься самолета у начальника штаба Белозерковского летного отряда для вылета в Санкт-Петербург и ту самую единственную угрозу расстрела, которая и в нынешний день дает о себе знать болью в правом колене.
В деревне ничего не изменилось с того момента, как мы покинули ее с Арсением. Все те же сгоревшие дома, полуразложившиеся останки крестьян, брошенные мортиры и легкие пушки. На свою неудачу, сразу с тропы мы вышли к даче Родзянко, единственному дому в деревне Бородино, который не постигло ни разрушение, ни пожар. Возвышавшийся на горе, трехэтажный дом сиял розовыми стенами с золотыми узорами необыкновенно хорошо. И, если до пожара, среди обычных деревенских изб дом смотрелся крайне неудачно, то нынче одинокий и сияющий он выглядел дивным замком не известно как возникшим посреди останков пожарища.
- Неужели он ночевал здесь? - поразился Джон, с коим мы успели сдружится за последние три дня: - Неужели кто-то из семьи Родзянко способен здесь жить? Трупы, пепел, разруха.. и это спустя год после трагедии...
- Удивительно другое, брат мой, - Альфонс Майерс изумленно смотрел на флюгер, изображающий золотого петуха, занимающегося любовью с девушкой в короне: - Как я понимаю, дом Родзянко - единственный дом, который не пострадал в деревне. Возможно, это единственный дом, сохранившийся в целости во всем городе.
- Не единственный, - улыбнулся я, поняв ход мысли сына Эдмонда Амшеля: - Сохранилась еще дача Председателя Священного Синода и торговые ряды города. Дача Синода находится выше по реке справа, а торговые ряды - выше по реке слева. И, если спасение каменных торговых рядов, меня не удивляет, то сохранением дачи Священного Синода, я удивлен немало.
- Цезарь был бы посрамлен в своей любви к интригам, созерцая сие, - хмурил благородный лоб Ротшильд-старший.
За окном дома Родзянко мелькнул лик девушки, впрочем, никто так и не вышел нам на встречу и никто не пригласил нас в дом над рекой. Розовый ледовый дворец Родзянко остался нам не приступен.
Мы неспешно побрели вдоль былой деревни к останкам дома, который занимал император с января 1914 года до печального марта 1917-го. Журналисты, бойкая братия, вели себя необычайно смирно, чувствовался их страх перед происходящим. Впервые допущенные к месту следствия Всероссийской чрезвычайной следственной комиссии, кажется, теперь, они понимали, что запрещалось им фотографировать и публиковать ранее.
- Мистер Ротшильд, вы - поистине волшебник! - восхитился отцом нашим журнали
|
